История одной картины
Aug. 4th, 2011 07:07 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
soboleva_t
Раннее детство – это полное и беспросветное одиночество. Ты уже проснулся, вылупился из бессознательного, но тебя никто не слышит и не понимает. Сверстники – такие же иностранцы, как и ты сам. А взрослые видят в тебе лишь некую личинку, которую надо кормить и защищать. И всё!
Первые (и, разумеется, отрывочные) воспоминания о детстве у меня относятся к периоду 8 месяцев отроду, когда меня отдали в ясли. Все воспоминания той поры подобны сновидениям, которые помнишь всю жизнь. Краткие выныривания из мрака небытия. Ты уже есть, но еще не осознаешь, что «я – это я» (страшное открытие, постигшее меня года в четыре). Выныриваешь, хватаешь впечатления всем своим существом, и опять уходишь под темную воду бессознательного.
Впечатления в основном зрительные и осязательные. Узоры на ковре, их шероховатость – неразделимы. Ночью узоры меняются, ворс тревожит. Из него лезут образы непонятные, никогда не виданные, и потому заведомо опасные. В подушке что-то стучит. Это мое сердцебиение, но я понятия об этом не имею. Темнота жива. Она вся живая и вся двигается, постоянно меняется. Днем легче. Но тоже всюду опасность, а как только начинаешь уверенно ходить на двух ногах, становится еще опаснее. Красивая муха оборачивается осой. Красивый альбом безжалостно режет пальцы своими глянцевыми страницами. Маленький порожек в комнате приводит к постоянным падениям. И к первому чувству досады на свою неловкость, кстати.
А непонимание взрослых, их вечное стремление говорить с тобой, как с глухонемым? То, например, «сюси-пуси, ми-ми-ми» (небритым мужчинам нужно законодательно запретить целовать малышей!), то подкидывание до потолка (совсем спятили!), а то вдруг: «Не лезь!», «Не трогай», «Уберите ребенка!»
Бабушка раньше всех поняла, что со мной уже можно и нужно общаться на человеческом языке, раньше всех догадалась, что размышлять я умею гораздо лучше, чем говорить. Хотя я была ее первой на тот момент внучкой. (Впоследствии моя мама советовала своим сестрам: «Так ты отдай сына/дочку нашей маме – за две недели болтать начнет». И всегда срабатывало.)
Детских книжек у меня по первости было мало. Но в квартире была настоящая картина, писаная маслом. Что-то такое серое, неяркое, цвета гобеленового коврика у кровати... Избушки, коровки, тётки какие-то... Куры, овечки, птички... Вот по ней я и училась говорить, опознавая вслух видовое разнообразие. И не только я, а и прочие внуки и внучки (коих числом восемь).
– Это кто?
– Курочка.
– Как курочка говорит?
– Ко-ко-ко.
И т. д. Про баб, изображенных на холсте, никто не спрашивал, да и так было понятно, что говорить им некогда. :)
...Через несколько лет дед с бабушкой переехали из трехкомнатной хрущевки в двухкомнатную, чтобы поделиться жилплощадью с младшей дочерью. Картину сослали в дачный домик, т.к. в новой квартире для нее уже не было места. Я никогда не знала ни ее автора, ни названия. Помнила лишь историю о том, как она появилась в нашем доме: после смерти Сталина деду достался холст с портретом какого-то опального партийного руководителя. И, чтоб добро не пропадало, дед заказал местному художнику сделать поверх копию с картины какого-то передвижника. И всё.
На даче картина провисела много-много лет. Стала абсолютно привычным предметом интерьера, о котором вспоминаешь лишь после его утраты. И утрата случилась.
После смерти бабушки дед горевал долго и страшно. И почему-то возжелал вернуть эту картину в дом. Возможно, она напоминала ему о жене и о том времени, когда дом еще был полон детей. Я не знаю. В общем, он привязал картину к багажнику своего «Запорожца» и повез... Когда доехал до дому – ее не было. И все поиски по обратной дороге не увенчались успехом. О переживаниях деда говорить не могу и не хочу.
А моя тоска по утраченной картине... Она всегда граничила со смирением. Вот как тоска по детству, по одному из первых сознательных образов... Но вот сейчас мне очень захотелось ее найти и увидеть. Не спрашивайте, сколько сил мне для этого понадобилось (трудно искать «картину какого-то передвижника», не имея никаких иных вводных данных). Но я её нашла.
Продолжение следует.
Первые (и, разумеется, отрывочные) воспоминания о детстве у меня относятся к периоду 8 месяцев отроду, когда меня отдали в ясли. Все воспоминания той поры подобны сновидениям, которые помнишь всю жизнь. Краткие выныривания из мрака небытия. Ты уже есть, но еще не осознаешь, что «я – это я» (страшное открытие, постигшее меня года в четыре). Выныриваешь, хватаешь впечатления всем своим существом, и опять уходишь под темную воду бессознательного.
Впечатления в основном зрительные и осязательные. Узоры на ковре, их шероховатость – неразделимы. Ночью узоры меняются, ворс тревожит. Из него лезут образы непонятные, никогда не виданные, и потому заведомо опасные. В подушке что-то стучит. Это мое сердцебиение, но я понятия об этом не имею. Темнота жива. Она вся живая и вся двигается, постоянно меняется. Днем легче. Но тоже всюду опасность, а как только начинаешь уверенно ходить на двух ногах, становится еще опаснее. Красивая муха оборачивается осой. Красивый альбом безжалостно режет пальцы своими глянцевыми страницами. Маленький порожек в комнате приводит к постоянным падениям. И к первому чувству досады на свою неловкость, кстати.
А непонимание взрослых, их вечное стремление говорить с тобой, как с глухонемым? То, например, «сюси-пуси, ми-ми-ми» (небритым мужчинам нужно законодательно запретить целовать малышей!), то подкидывание до потолка (совсем спятили!), а то вдруг: «Не лезь!», «Не трогай», «Уберите ребенка!»
Бабушка раньше всех поняла, что со мной уже можно и нужно общаться на человеческом языке, раньше всех догадалась, что размышлять я умею гораздо лучше, чем говорить. Хотя я была ее первой на тот момент внучкой. (Впоследствии моя мама советовала своим сестрам: «Так ты отдай сына/дочку нашей маме – за две недели болтать начнет». И всегда срабатывало.)
Детских книжек у меня по первости было мало. Но в квартире была настоящая картина, писаная маслом. Что-то такое серое, неяркое, цвета гобеленового коврика у кровати... Избушки, коровки, тётки какие-то... Куры, овечки, птички... Вот по ней я и училась говорить, опознавая вслух видовое разнообразие. И не только я, а и прочие внуки и внучки (коих числом восемь).
– Это кто?
– Курочка.
– Как курочка говорит?
– Ко-ко-ко.
И т. д. Про баб, изображенных на холсте, никто не спрашивал, да и так было понятно, что говорить им некогда. :)
...Через несколько лет дед с бабушкой переехали из трехкомнатной хрущевки в двухкомнатную, чтобы поделиться жилплощадью с младшей дочерью. Картину сослали в дачный домик, т.к. в новой квартире для нее уже не было места. Я никогда не знала ни ее автора, ни названия. Помнила лишь историю о том, как она появилась в нашем доме: после смерти Сталина деду достался холст с портретом какого-то опального партийного руководителя. И, чтоб добро не пропадало, дед заказал местному художнику сделать поверх копию с картины какого-то передвижника. И всё.
На даче картина провисела много-много лет. Стала абсолютно привычным предметом интерьера, о котором вспоминаешь лишь после его утраты. И утрата случилась.
После смерти бабушки дед горевал долго и страшно. И почему-то возжелал вернуть эту картину в дом. Возможно, она напоминала ему о жене и о том времени, когда дом еще был полон детей. Я не знаю. В общем, он привязал картину к багажнику своего «Запорожца» и повез... Когда доехал до дому – ее не было. И все поиски по обратной дороге не увенчались успехом. О переживаниях деда говорить не могу и не хочу.
А моя тоска по утраченной картине... Она всегда граничила со смирением. Вот как тоска по детству, по одному из первых сознательных образов... Но вот сейчас мне очень захотелось ее найти и увидеть. Не спрашивайте, сколько сил мне для этого понадобилось (трудно искать «картину какого-то передвижника», не имея никаких иных вводных данных). Но я её нашла.
Продолжение следует.
