soboleva_t

Смотрю старый мультик про путешествие муравья и мимоходом поясняю отсталому мужу суть происходящего:

– Его, понимаешь, ветром унесло от родимого муравейника. Метра на два. А обратно нужно вернуться до закрытия. Ну, как в общагу или в часть из увольнения, фирштейн? Вот он и добирается...

– …автостопом?

Обзавелась кухонным таймером. Муж поначалу подрывался на каждый его звонок, теперь ревниво комментирует:

– О, иди, это тебе твой рис звонит.

Раннее детство – это полное и беспросветное одиночество. Ты уже проснулся, вылупился из бессознательного, но тебя никто не слышит и не понимает. Сверстники – такие же иностранцы, как и ты сам. А взрослые видят в тебе лишь некую личинку, которую надо кормить и защищать. И всё!

Первые (и, разумеется, отрывочные) воспоминания о детстве у меня относятся к периоду 8 месяцев отроду, когда меня отдали в ясли. Все воспоминания той поры подобны сновидениям, которые помнишь всю жизнь. Краткие выныривания из мрака небытия. Ты уже есть, но еще не осознаешь, что «я – это я» (страшное открытие, постигшее меня года в четыре). Выныриваешь, хватаешь впечатления всем своим существом, и опять уходишь под темную воду бессознательного.

Впечатления в основном зрительные и осязательные. Узоры на ковре, их шероховатость – неразделимы. Ночью узоры меняются, ворс тревожит. Из него лезут образы непонятные, никогда не виданные, и потому заведомо опасные. В подушке что-то стучит. Это мое сердцебиение, но я понятия об этом не имею. Темнота жива. Она вся живая и вся двигается, постоянно меняется. Днем легче. Но тоже всюду опасность, а как только начинаешь уверенно ходить на двух ногах, становится еще опаснее. Красивая муха оборачивается осой. Красивый альбом безжалостно режет пальцы своими глянцевыми страницами. Маленький порожек в комнате приводит к постоянным падениям. И к первому чувству досады на свою неловкость, кстати.

А непонимание взрослых, их вечное стремление говорить с тобой, как с глухонемым? То, например, «сюси-пуси, ми-ми-ми» (небритым мужчинам нужно законодательно запретить целовать малышей!), то подкидывание до потолка (совсем спятили!), а то вдруг: «Не лезь!», «Не трогай», «Уберите ребенка!»

Бабушка раньше всех поняла, что со мной уже можно и нужно общаться на человеческом языке, раньше всех догадалась, что размышлять я умею гораздо лучше, чем говорить. Хотя я была ее первой на тот момент внучкой. (Впоследствии моя мама советовала своим сестрам: «Так ты отдай сына/дочку нашей маме – за две недели болтать начнет». И всегда срабатывало.)

Детских книжек у меня по первости было мало. Но в квартире была настоящая картина, писаная маслом. ( Read more... )

Однажды, 31 декабря, когда мне было лет семь, папа принес в дом новогоднюю ёлку и сразу же убежал на корпоратив (как сейчас бы сказали).

Ёлка была сосной – у нас тут все такие. Завернутой в плотную оберточную бумагу, практически в картон. Мама, инженер-конструктор, решила не ждать милости от природы и взялась устанавливать ёлку сама. А поскольку вышина дерева превышала высоту наших потолков, дерево следовало укоротить. Примерно на треть. Оберточная бумага лишь облегчала маме эту задачу: сосновые ветви не лезли в глаза и не кололи руки. Ну и вот. Ничтоже сумняшеся мама виртуозно влезла ножовкой в глубину запакованной ёлки и отхватила от нее треть. А уж потом распаковала этот символ Нового года.

…Нужно ли говорить, что была отхвачена самая густая и пушистая часть дерева?

Мама еще плакала в ванной, когда пришел веселый папа, нашел на антресолях пласт какой-то черной резины (такую к старым советским лыжам присобачивали), скрепил ею ствол поруганной ёлки и установил ее в нашей маленькой «большой комнате». Заплатку занавесили гирляндами, снежинками и игрушками.

И было нам счастье. :)

ТВ вещает:
– ...а также выступит малый симфонический оркестр.

Муж:
– Я бы сказал – символический оркестр.

Бабушкин каталог
Итак, бабушкина библиотека со временем начала принимать угрожающие размеры и потребовала для себя специального стеллажа. А каждой библиотеке нужно что? Правильно, систематизация. И бабушка завела каталог.

На самом деле это была обычная амбарная книга, расчерченная на графы. Помимо автора и названия, указывалось четкое местоположение каждого издания: на какой полке стоит, в каком ряду и каким по счету. Кроме того, в каталоге были еще и особые отметки: у кого на руках, когда взял почитать. Да-да, имена детей и внуков. И это очень правильно, я считаю, иначе любая библиотека (как и фильмотека) обречена на разграбление и вымирание.

Если книгу долго не возвращали, то бабушка (как любой истинный коллекционер) начинала всячески выражать свое беспокойство по этому поводу. Особенно ее ужасали безответственные сообщения не менее безответственных должников «да мы ее отдали почитать». А потом еще кому-то и еще кому-то... В лучшем случае такую книгу потом приходилось реставрировать подручными средствами, в худшем – распрощаться с нею навсегда. А уж если речь шла о пропаже тома из полного собрания сочинений, то имена виновных поминались всуе при каждом удобном случае.

(Кстати, должна вам сказать, что бабушка моя отличалась редкостным ехидством и точностью формулировок, в которых прекрасно уживались высокая чистота литературного слога и просторечная ёмкость областных диалектов. Плюс врожденная артистичность, с которой она передавала потенциальные возражения оппонента, копируя его мимику и интонацию. Так что «попасть к ней на язык» я бы и врагу не пожелала.)

И всё же, несмотря на такое библиотечное богатство в рамках отдельно взятой семьи, мне и этого было мало. Как и многие мои френды, я очень рано начала посещать всевозможные публичные библиотеки. И весьма в этом преуспела. :)

Продолжение, наверное, следует.

Пишу этот пост по просьбе подруги и френдессы, т.к. в один комментарий мое отношение к книгам не вместилось. Впрочем, как оказалось, оно не вместилось и в один пост. Так что буду выкладывать по частям.

Бабушка

Бабушка начала собирать библиотеку сразу после войны. То есть задолго до того, как хорошие книги в СССР стали дефицитом, а собирание книжных корешков под цвет мебели – престижным. Рассказывала, что соседи осуждали ее за эту страсть: мол, жрать нечего, а она книги покупает! Однако же дед, не будучи заядлым книгочеем, с пониманием отнесся к такому вложению средств: в доме четверо детей, а ученье, как известно, свет.

У мамы до сих пор хранятся старые альбомы, в которых она рисовала своих сестер и родителей. И все, через раз, читают. Статичная поза, одухотворенное выражение лица: что еще нужно, чтобы «схватить» образ начинающему рисовальщику? Впрочем, я и сама прекрасно помню их читающими.

Бабушка не читала лишь тогда, когда в ее руках не было вязания, штопки или орущего внука (коих было восемь, и всех нас, внуков и внучек, подбрасывали ей с завидной периодичностью). Она умела замечательно прясть, шить и вышивать (пока последнее не было объявлено мещанством). Про готовку и прочий быт я уж и не говорю. Каким образом она всё это успевала – я не знаю. Но при этом она умудрялась читать и пересказывать нам прочитанное. Грамотным, доступным и невероятно образным языком. С нее же в нашей семье повелась традиция: общаться с ребенком на нормальном языке, не заимствовать детскую норму произношения. Да, я знаю, что сейчас это посоветует любой нормальный психолог. Но тогда об этом и слыхом не слыхивали.

А дед читал в основном зимой, когда замирали садово-огородные работы на наших шести сотках. И читал, как правило, военные мемуары и опусы писателей-почвенников. Делал заметки на полях или на отдельном листочке. До последнего дня: открытая книга так и осталась лежать возле его кровати...

Со всей силой подросткового эгоизма я когда-то думала об их увлеченности чтением так: «Ну вам-то, вам-то ЗАЧЕМ это сейчас нужно? Жизнь прошла, новые знания не понадобятся...» Дура, конечно. Но примерно то же самое мой племянник сегодня вслух говорит своей бабушке – моей маме: «Ну зачем тебе Интернет?» Поживет – узнает.

Продолжение, наверное, следует.

Васька – Ольке:

– У тебя в комнате такой бардак, что, если его описывать в подробностях, получится целая книга… Представляю начало: «В комнате были беспорядочно разбросаны…»

Далее следует незатейливая потасовка между моими великовозрастными детьми.

*
Разговаривать с влюбленным – всё равно что с пьяным, да еще на ступеньках электрички. Человек смотрит на тебя, улыбается, радостно жестикулирует и моргает, но ничего не слышит. Дверцы закрылись, поезд тронулся… Удачи, дружище! :)

Это я к тому, что ко мне тут понаехала сестрица (satanevskaya) со своим будущим мужем (al_komnin), которые так счастливы, что даже противно. :) Хотя я, разумеется, за них рада. Должен же появиться в семье хоть один здравомыслящий человек? Это, я, конечно, про Лёху, а не про сестрицу (бе-бе-бе!).

*
День начался с того, что Михаил Леонтьев долго и нудно рассказывал, чтО же мы все-таки должны сегодня отмечать. Прямо по Шукшину: «Мил человек, ты нам всё же объясни, чего мы тут празднуем!» Оказалось – народное единение. В честь принуждения к миру окончания русской смуты 16:12, бессмысленной и беспощадной, как и красный день календаря, объявленный по этому поводу. Что характерно – ни одного живого свидетеля, поэтому по ТВ – разнообразный военно-патриотический пафос с утра, а в новостях пишут, что неутомимые поляки опять препятствуют вхождению РФ в ЕС. Пусть их, чего уж!..

Народ тем временем для разврата для единства собрался. Завтра ему, правда, на работу, поэтому сегодня он собирался во дворах, с пивом и мрачно. Пыталась вызвать в себе чувство единения с ним, но не получилось. Маловато пока во мне мужества для осознанного принятия с утра и в общественных местах сей незыблемой национальной идеи. Надо как-то себя заставить, по-видимому.

*
О главном. Главное пока обсуждению не подлежит, поэтому прошу тех, кто, воздержаться от.

– Та-а-ань! Можно я к тебе цветочек поставлю? – спросила мама. – У тебя солнечная сторона.
– Можно! – брякнула я, не подумав и напрочь забыв о помидорной рассаде.

Через полчаса мама торжественно внесла в мою комнату пластиковое ведро, в котором колыхалось нечто гигантское и пальмообразное. И установила ЭТО на мой тонконогий вспомогательный столик, где обычно толпятся необходимые мне словари всех мастей. Столик охнул и перекрестился.

Первая мысль, просиявшая в моем мозгу: «Ну вот, теперь и я дожила до фикусов!» Словно прочитав эту мысль, мама на всякий случай обиделась:

– Это вообще-то калла!

Не могу сказать, что сие «благозвучное» название пальмообразной дурищи добавило мне оптимизму, а сама дурища – свету из окна.

– Понятно, – ответила я. – А мне-то что теперь делать?
– Поливать, – вздохнула мама. И, покосившись на кактусы, добавила: – Только почаще, чем ИХ.
– Форточку-то хоть можно открывать при НЕЙ?
– Можно. Она ведь на улице всё лето росла…

Вот только уличных мне и не хватало для полного счастья... Как бы сигареты не начала у меня таскать.